В селе Киевском проживает Николай Петрович Пушкарь, которому в этом году исполняется 100 лет! Он родился в ноябре 1917 года, поэтому его с полным правом можно назвать ровесником революции.
Казачонок Колька
Семеро детей было у справного хозяина Петра Пушкаря. Слова плохого о них никто не сказывал: суровая рука отца и ласка материнская воспитывали их добрыми людьми, не порочащими славный казачий род.
– А вот за младшим приглядывай, – говорил отцу седоусый сосед, перегибаясь через плетень, – не то голову сломит – отчаюгой он у тебя растет…
Не успел тот закончить свою проникновенную речь, как «отчаюга» появился в самом конце улицы: сжимая босыми ногами бока гнедого жеребца и пряча лицо в развевающейся конской гриве, пролетел он было мимо собеседников, но лихо остановил скакуна, окутав отца и соседа клубами теплой летней пыли.
– Батя! – четко доложил младшой Колька, лихо спрыгнув с коня. – Докладаю: табун станичный с ночного вернулся. Потерь нет.
– Ишь ты, потерь нет! – сказал Петр, трепанув по вихрастой голове сына мозолистой рукой. – Смотри, казак, коня обиходь как надо… Да не пои, пока от скачки не отойдет. А потом уж и на конюшню колхозную возвернешь.
Сын повел гнедого к коновязи молча, хотя всей своей спиной показал отцу: мол, не маленький уже, десять лет минуло, чего уж там учить…
Учили же мальца в семье, как должно: и чтобы старших уважал, и чтобы от работы не отлынивал, как некоторые из его сверстников из начальственных семей. И все это впитывал казачонок с малых лет, когда еще, взмахивая лихо хворостиной, как отточенной шашкой, гонял гусей к реке Псебепс и представлял себя мчащимся на лихом скакуне в ладной черкеске перед восхищенными станичниками.
Больше всего полюбил мальчишка из Гостагаевской лошадей. Казалось ему, вырастет – и не оторвать его от верных друзей казака, о которых и песен немало сложено, и сказаний казачьих, услышанных им из уст стариков, свято хранивших «преданья старины глубокой».
Оседлавший «Фордзон»
Только судьба повернулась к отчаянному казачонку другой стороной, когда заревели на станичных полях первые моторы, заклубился сизый дым над выхлопными трубами и потянули удивительные железные кони такие связки плугов, что не утянет и пара самых выносливых тяжеловозов.
Станичники смотрели, как ровно ложатся маслянисто поблескивающие пласты чернозема, и только покачивали головами, не замечая, как за их спинами, привстав на цыпочки, горящими глазами смотрит на невиданное диво сын Петра Пушкаря.
Колька всем телом ощущал содрогание земли, когда шипастые стальные колеса тракторов проходили буквально в десятке метров от него, и жадно принюхивался к казавшемуся многим зловонным «дыханию» первых тракторов новой Кубани, только-только оправившейся после лихолетья гражданской войны.
И гривастая мечта его, процокав звонкими копытами, растаяла в мареве, поднимающемся над пашней станицы Гостагаевской.
– Буду трактористом! – решил мальчишка, так отцу дома и заявил, как отрезал.
– Сдюжишь? – внимательно посмотрел на него Петро.
– А то ж! – задорно тряхнул непокорным чубом сын. – Я – Пушкарь, как-никак! А что пушка, что трактор – одно, механизмы, – старательно выговорил он незнакомое слово.
С тех пор, как только появлялось немного свободного времени, казачонок проводил его на территории колхозной МТС, доводя порой своей дотошностью механизаторов чуть не до белого каления. Правда, понимая, что это не пустое любопытство, а стремление познать тонкости будущей профессии, не стремились взрослые мужики, пропахшие солярой и каленым металлом, отлучить уже не Кольку, а Николу от выбранного пути.
При встрече с отцом многие из них, хлопая его по плечу, твердили одно:
– Головастый у тебя парень, Петро. Вырастет – директором МТС станет.
Директором Никола не стал, хотя, окончив пятилетку, к тому времени знал и «Фордзон», и «Сталинец» как свои пять пальцев и мог, подобно герою из фильма «Трактористы», на слух определить, какой неисправностью «болеет» тот или иной механизм.
– Техникой я дышал, – вспоминал в беседе со мной Николай Петрович Пушкарь, уже почти на пороге своего столетнего юбилея сохранивший ясность ума и четкость речи. – Думал, так оно и будет, как устроено испокон веку в станице: дом-работа-семья.
И тут судьба его дала резкий поворот, подобно «Фордзону», достигшему краю колхозного поля…
«Крещеный» линией Маннергейма
В 1938 году призвали тракториста-кубанца Николая Пушкаря в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
Посмотрев на ладно скроенного парня и пролистав его личное дело, члены призывной комиссии не сомневались ни секунды: «В танковые войска!»
И уже через считанные дни за спиной новоявленного курсанта закрылись ворота Псковского танкового полка, погружая его в атмосферу армейской дисциплины и сурового солдатского быта.
Нелегко приходилось вначале вольному казаку, хорошо, что вместе с ним попали на Псковщину его земляки, среди них – ставший близким другом Василий Голиков.
Танк – это далеко не «Фордзон» и даже не «Сталинец», но молодой кубанец не спасовал перед трудностями, и вскоре командиры отметили особую сметливость и старание красноармейца Николая Пушкаря, который точно прирос к стальному сиденью и рычагам танка Т-26.
– Для того времени танк был вполне современным, – рассказывал Николай Петрович, потирая правую руку. – Пушка, пулеметы, броня – все для того, чтобы остановить и уничтожить врага.
Чего скрывать, понравилось Николаю в армии: дисциплина, порядок, ладная форма и уважение в глазах окрестных девушек, для которых летчики и танкисты были овеяны ореолом романтики.
Только молодой танкист больше обращал внимание на устройство двигателя Т-26, чем на «прицельные залпы» девичьих глаз, как будто предчувствуя, что вскоре предстоит ему испытать своего стального друга в боевых условиях, когда в ноябре 1939 года разразился тяжелый вооруженный конфликт между СССР и Финляндией.
Прошедшие ускоренный семимесячный курс обучения молодые парни, стоя на полковом плацу, слушали сообщение о вооруженной провокации северного соседа против Советского государства.
Сказать, что прорыв линии Маннергейма дался Красной Армии легко, нельзя. «Зимняя война» выявила как достоинства, так и недостатки военной машины.
Особенно тяжко приходилось танкистам: финские болота – это не полигон под родным Псковом… В условиях озерно-лесистой местности, усеянной болотами и бетонными дотами, да еще при 30-40 градусных морозах и глубине снега до двух метров их машины с узкими и не приспособленными для подобных прорывов гусеницами часто буксовали, и Т-26 попросту садился клепаным железным брюхом на снег и не мог как следует своей пушкой и пулеметами поддержать атаку пехоты.
Это – в лучшем случае! В худшем – незадачливый экипаж едва успевал выбраться из поглощенного незамерзающим болотом танка…
Николая Пушкаря подобная участь миновала. Но вот во время короткой передышки между боями, когда танкисты развели было костер, чтобы позже завести двигатель воздушного охлаждения с первого раза и рвануться в бой, повинуясь приказу, финны приметили поднимающийся в гуще леса дым и шарахнули туда силами целой батареи!
Советских танкистов разметало по всему зимнему лесу… Многих убило на месте, а раненного в правую руку механика-водителя доставили вначале в медсанбат, а позже и в госпиталь, где военный хирург, удивленно цокая, извлек из изувеченной конечности два крупных осколка.
– Остальные десять оставляю, – сказал он очнувшемуся после наркоза танкисту. – Уж больно близко они сидят у тебя к кровеносным сосудам, боюсь – поврежу, тогда вообще руки лишишься… Так что, солдат, желаю, чтобы скорее закапсулировался «финский подарок» без особых проблем. Тем более что ты свое уже отвоевал.
Не поддался ранам
Так, в 21 год полный сил и надежд танкист был комиссован из РККА с лаконичным заключением медицинской комиссии: инвалид.
Другой бы, получив такое «клеймо», запил бы горькую и пустился во все тяжкие, но не таков был характер у кубанского казака!
– Привык я работать в колхозе до упаду и так же веселиться! – озорные чертики пляшут в его глазах. – А также не привык сдаваться перед трудностями – слабаков в роду Пушкарей издавна не бывало.
Пусть миновала его горькая чаша на передовой Великой Отечественной, но трудовой фронт принимал в свои ряды даже инвалидов, каждый вносил свой вклад в дело Великой Победы.
Работал Николай как три здоровых человека, не обращая внимания на боль в правой руке, когда после мышечного напряжения начинали шевелиться осколки, простреливая уже не только конечность, но и все тело приступами невыносимой боли….
Скрывал он эти приступы от родных и близких и жил так, словно не было за его спиной боев и тяжелого ранения: ходил по станице таким орлом, что не одна девушка или молодка заглядывалась на бравого отставника.
А он уже присмотрел себе пару, когда в один из воскресных вечеров молодежь станицы прогуливалась, как когда-то отцы и матери, прадеды и прабабушки, по поросшему цветами берегу реки, озорная хохотушка Маша Пастушенко притянула сердце младшего из рода Пушкарей как магнитом.
– Бухгалтер, комсомолка и просто красавица! – вспоминает мой герой. – Многие за ней пытались ухаживать, но танкистов бывших не бывает: прямой напор, газ до отказа – и любая крепость падет.
«Крепость пала» в 1948 году, когда сыграли в Гостагаевской свадьбу так, как водится, когда дым коромыслом и гармошка захлебывается, не успевая за вольными казачьими голосами.
В этом же году получил письмо счастливый молодожен от своего фронтового друга. Писал тот, что краше места, чем в селе Киевском Крымского района, не бывает – тут тебе и рыбалка, и охота, и люди добрые живут.
Подумали Николай с Марией и решили: раз судьба так повернулась, знать, пора им вить гнездо в ином месте, при этом не забывая об отчем доме. И собрались, не мешкая, в путь-дорогу…
Новая малая родина
Понравилось ли новой семье на новом месте?
-– Так ведь живем здесь, – говорит Николай Петрович и тут же осекается. – Вернее, живу здесь уже я один, – и он обводит взором стены гостиной комнаты. – Моя Мария Устимовна покинула этот мир семнадцать лет назад…
Покинула старого казака его верная подруга, оставив на этой земле как напоминание о себе сына Анатолия и дочь Ольгу. А те, в свою очередь, порадовали внуками, за внуками же правнуки пожаловали.
Скучать некогда Николаю Петровичу – сам и в хате управляется, сам обрабатывает свои не такие уж и легкие сельские сотки. Работает, пока рука его правая, хранящая по сей день холод осколков вражеского снаряда, не начинает отниматься – все-таки инвалидность дает о себе знать.
На судьбу и на ранение старый казак не жалуется.
– Такого полного жизни человека еще поискать надо! – говорит председатель Киевской ветеранской «первички» Валерий Петрович Задорожный. – Ни разу не видел его унывающим, а ведь ему до ста лет осталось чуть больше двух месяцев… Знаю его не первый год и поражаюсь, сколько в нем жизненной силы!
Не жалуется ветеран, но чувствуется, что не хватает ему в доме веселых ребячьих голосов – разлетелись выросшие дети. А ведь, услышав их, помолодел бы Николай Петрович Пушкарь на добрые два десятка лет.
Словно прочитав мои мысли, уже прощаясь и стоя на крыльце своего семейного гнезда, он неожиданно сказал:
– Приезжайте ко мне на юбилей. Обещаю – спляшу так, как в молодости не плясал!
И сквозь частую сеточку морщин, что набросили на его лицо годы и все пережитое им, вдруг проступил облик мальца – объездчика коней, подростка – покорителя «Фордзона», молодого танкиста – участника прорыва линии Маннергейма, тридцатилетнего колхозника-молодожена, жителя села Киевского – счастливого отца…
И подумалось мне, что именно такие люди, построившие дом, вырастившие сад и воспитавшие детей, каждым своим поступком, каждым помыслом и каждым словом подтверждают верность старинной поговорки о том, что казачьему роду нет переводу.
Он не совершал подвигов и никогда не давал повода славословию в собственный адрес в СМИ – он просто честно жил и работал, как подобает человеку, для которого родная земля – основа основ, которую нужно холить и лелеять, как собственное дитя, за которое не жалко отдать и здоровье, и, если потребуется, саму жизнь! Такие люди не стремятся вылезать на передний план и бить себя кулаками в грудь, но на таких, внешне неприметных, испокон веку держится страна.
P.S. Когда гостеприимный дом Николая Петровича Пушкаря уже исчезал за поворотом, я подумал еще о том, что хорошо бы возродить в наших школах подобие тимуровского движения, чтобы один из классов школы села Киевского смог взять шефство над этим славным человеком и тем самым позволил ему не только встретить свой столетний юбилей в ноябре этого года, но и отметить, спустя годы, 110-летие.
Честное слово, старый казак этого достоин!
Александр ЛИПИН.